Я уже однажды признавалась, что я интроверт и социофоб. За свою долгую жизнь я научилась притворяться нормальной, поддерживать смолтоки и как-то выживать в мире людей. Это по-прежнему меня выматывает, я по-прежнему могу наговорить чего-нибудь странного, и потом в ужасе вспоминать, как у собеседников вытянулись лица. Но я пишу эти строки на своей кухне, а не из палаты в дурдоме, так что, считаю, я справляюсь.
Но в юности, когда я только делала первые шаги в социализации, у меня получалось совсем плохо. Люди от меня шарахались, стоило мне начать светскую беседу.
К тому же я была подслеповата, но очки носить стеснялась. Поэтому проходила мимо тех, кто мне улыбался, не меняя на лице выражения презрения ко всему сущему, установленное по умолчанию.
В качалке, где я боролась со своей худобой, занимался один красивый высоченный молодой чемодан. Возможно, он и посматривал в мою сторону, но я, сколько ни щурилась, ни хрена не видела и не могла это отследить. Он даже иногда со мной заговаривал. Но я, опять же, сколько ни пыжилась, не могла поддержать диалог. Поэтому я отказалась от всяких надежд и просто тягала веса.
Но случилось чудо – однажды мы оказались в одно время на одном пляже. И высокий чемодан сел на песок рядом с моим полотенцем и завел разговор. Я тогда училась на истфаке и написала какую-то работу по татаро-монгольскому игу, отсидев месяц в библиотеке и от этого отъехав в астрал дальше обычного. Чемодан спросил, где я учусь. Услышав ответ, он задал логичный вопрос:
– Что именно тебя интересует в истории?
И тут Остапа понесло. Беда еще и в том, что мне на то время запали в душу весьма разномастные исторические эпизоды. Тут и великое переселение народов, и период великих географических открытий, и революционные движения XIX века в России. Придя домой из библиотеки, я добирала дозу, читая «Этногенез и биосферу земли» Гумилева, и это позволило мне сделать вывод, что на исторической сцене мне интереснее других выступления пассионариев. Поэтому свой ответ я начала с теории пассионарности.
Чемодан внимательно меня выслушал, ушел к голубым волнам и больше ко мне не подходил.
А я, вспоминая краткий миг общения с нормальным человеком, думала: Надя, ты дура? Зачем этой красивой мужской голове теория пассионарности?
Дело было в начале 2000-х. В Тюмени запустили правительственную программу по льготным субсидиям на жилье. А я тогда страдала в 33 кв. метрах с мамой и маленькой дочкой. Мы все трое страдали. Претендовать на место в программе могли молодые или малообеспеченные семьи. По какой-то причине, сейчас уже не помню, я не считалась молодой семьей. То ли в свои 29 лет по государственным стандартам я уже состарилась, то ли без мужа только с ребенком не имела права называться ячейкой общества. Поэтому я решила пролезть как нищеброд.
Зарплата у меня была серая. Я попросила бухгалтерию нарисовать мне справку только о том доходе, который уже засвечен в налоговой. Надо сказать, жить на такие средства даже одной без прицепика было бы невозможно. Мне еще полагалось пособие на ребенка в размере 80 рублей. Голубой пластмассовый осел на веревочке и колесиках мне обошелся тогда в 90, летние ползунки стоили 40. Я помню эти цены! Чтобы получать пособие, нужно было каждый месяц сдавать кучу каких-то справок, отстояв какие-то очереди. И я забила, потому что реально больше потеряла бы, отпрашиваясь с работы.
А вот ради квартиры я подсуетилась, собрала документы и отпросилась. Офис для обращения бедных или молодых бездомных найти было несложно – к нему на улице Мельникайте выстроилась очередь длиной метров двести. Это был декабрь или январь, мороз градусов 25 и темно, как в подземелье, хотя время еще слегка послеобеденное.
Минут через двадцать стояния я перестала чувствовать стопы и нос. Колени горели от ужаса. Очередь ни фига не двигалась. Но народ сдаваться не собирался, я тоже. За мной уже выстроились другие страждущие, я сказала, что пройдусь немного, попросила меня запомнить и пустить, когда вернусь. Я в те времена курила, за чем и отправилась во двор. И о счастье – дверь одного подъезда оказалась открытой. Я вошла, встала с сигаретой у батареи. На пролет выше курил какой-то дядька.
– Замерзла? – спросил он меня.
– Не то слово. Я в очереди стою там на улице.
– За льготным жильем что ли?
Выяснилось, что мужик – один из тех, кто принимает документы.
– Проходи, – говорит мужик, – без очереди.
И отворяет мне потайную дверь в заветный офис! Я, конечно, побежала, насколько меня еще держали конечности. Там мужик усадил меня к какой-то тетке.
– Так, пособие на ребенка не вижу, – сказала она, перебрав мои бумажки, – получаете?
– Нет.
– А должны.
С этими словами тетка посчитала что-то на калькуляторе.
– С пособием у вас получается на 6 рублей больше прожиточного минимума. Так что вы не подходите под условия программы. Следующий!
Вышла я уже не с черного входа. Народ мерз, но стоял насмерть. И я бы стояла, но я зарабатывала на 6 рублей больше нищих, поэтому, получается, могла квартиру купить сама. На самом деле даже с учетом всей моей серой зп я еле сводила концы с концами.
Так я усвоила, что никому не нужна ни я, ни мой ребенок. Государству я никто (кстати не совсем – когда я одно время влезла в долги за ЖКХ, оно тут же обо мне вспомнило и завалило письмами в суды). При этом если мы подохнем с дочкой в подворотне, это тоже всех устроит. Помощи ждать не от кого. Или я решаю проблемы сама, или все будет очень плохо.
Дело еще и в том, что для банка я зарабатывала слишком мало даже со всей черной зарплатой. Тем не менее ипотеку (по справке, подделанной теперь уже в сторону несметных богатств) я взяла и всю выплатила, но это уже другая история.
Я прожила в России, страшно сказать, до 47 годиков. Но вот уже больше 4 лет не была на родине. Скучаю? Скучаю. По друзьям в Тюмени, по любимому Питеру и даже по Мурино. С мужем у нас совет да любовь, Италия прекрасна, я живу, наконец, ту жизнь, которую хочу. Но достоевщина, Цой жив и Янка, пейзажи с панельками, мрачные рожи, вид на заброшенную стройку из «Люди любят» на Шувалова и прочее мне просто роднее Умберто Эко, Паваротти и даже Джотто. Но нет, не дороже спокойной жизни с любимым человеком, светлого будущего для моей дочери и свободы говорить то, что думаю. Я вообще-то не планировала выбирать, а собиралась жить на две страны. Но пока там правят сегодняшние бляди во главе со своим предводителем, я домой не поеду.
Мой психолог работает по методу психодрамы.
– Выбери два предмета, один – ты, другой – Родина.
Беру, что попалось под руку, – маркер и стакан воды.
– Что говорит тебе стакан, твоя Родина?
– Она говорит мне: нахуй ты тут сдалась? Никому не интересно твое мнение. Захлопни свою варежку и уебывай со своим либерастическим нытьем. Нам без таких, как ты, тут легче дышится.
– Теперь возьми маркер. Что ты ей отвечаешь?
И я совершенно неожиданно для себя говорю будто не своими губами:
– Я все равно тебя люблю.
В качестве иллюстрации кривое фото репродукции из альбома Михаила Рогинского, который я купила в Риме за 5 евро.
Что общего между Анной Карениной, Фаудой и Галкиным?
Спойлеры.
В 3-м сезоне Фауды один парень из Сектора Газа мечтает стать боксером, заработать имя и денег, перебраться куда-нибудь в Дубай, зажить нормальной жизнью. Но, как и у многих палестинцев, у него имеется родственник-террорист. Особенно не повезло, что он еще и лидер чего-то там, убивший десятки «неверных» и планирующий новые массовые теракты. Чтобы подобраться к нему, бойцы контртеррористического подразделения армии Израиля используют этого боксера. Они уничтожают террориста, но подставляют хорошего парня. Теперь его, как предателя, хотят убить свои же. У него есть два пути – спасаться и остаться для сородичей предателем, или восстановить репутацию, став террористом. Он выбирает второе. В итоге оказывается не в Дубае, а в тюрьме за убийство. Евреев, использовавших его, он, конечно, ненавидит.
Да, по отношению к нему они поступили плохо. Зато спасли кучу жизней. И могли бы спасти и его. Но для него остаться предателем в глазах других палестинцев хуже, чем стать убийцей.
Наглядный пример, как человек, принадлежащий обществу с извращенной моралью, желая оставаться частью этого общества, губит свою и чужие жизни вместо того, чтобы разорвать с этим миром связь.
С Карениной такая же фигня. Выбрав жизнь с любимым мужчиной, будучи замужем за другим, она пошла против общества, запрещающего разводы. И при этом не могла оставить идею этому обществу нравиться. Конец нам всем известен.
В первобытные времена быть изгнанным из племени означало верную смерть. А сейчас, если угораздило родиться там, где твои жизненные цели и принципы отличаются от одобряемых – жди беды от своих же. Доконают, посадят или забьют насмерть.
Галкин не стал ждать, уехал и смеет высказываться против генеральной линии. Для путиноидов он – предатель. А на самом деле, как и многие другие, человек остался верен своим представлениям о добре и зле. Вел бы себя так, оставшись в России, весьма вероятно, уже сидел бы. Сейчас в российских тюрьмах в нечеловеческих условиях находятся около 1000 политзаключенных, узников совести. Вот что делает больное общество с теми, кто сохраняет верность универсальной морали, у которой нет гражданства.
И если бы все оставались верными не месту рождения, а совести – всего этого кровавого ужаса не было бы. И лучше было бы и обществу, и всем.
Но ходить строем проще. Даже если прямой дорогой в общую могилу.
В качестве иллюстрации кривое фото репродукции из альбома Михаила Рогинского, который я купила в Риме за 5 евро.
Декабрь. Темно, как в шкафу. Пространство доступно маленькое, только то, что освещено. Все, куда лампочка не дотянулась своими лучами, растворяется во мраке. Растворяется настолько, что возникают сомнения, если ли там что-нибудь.
Можно перемещаться из освещенного в темное, попутно делая его освещенным. И так находить подтверждение, что мир не исчез и не сузился, он просто пребывает непроявленным. И ты приходишь в него, щелкаешь выключателем – и на тебе, сразу появились и плита, и стол, и мойка, и тряпка из микрофибры с прожженной дыркой на спинке стула висит. Щелкнул еще раз – оп, и нету! Опять щелк – и снова все на месте. И тряпка никуда не делась, и дырка там же – все по правде, значит. Никакого жульничества. И в темноте создатели не экономят, наши 3d’шники все держат в полном порядке.
А то знаете, как в этих трехмерных файлах – вроде бы на полках книжки, и вазочка с цветами стоит – а поди, открой-ка книжку, ха! Нет, команда, которая нас создавала, не поленилась.
И все же эта подозрительная темнота как-то беспокоит. Ведь все проверить невозможно, особенно, если у вас большая библиотека. А в коробках с дисками, которые сейчас не на чем послушать – может там давно уже нет никаких дисков? А что на антресолях – в тех чехлах, где должны быть ракетки для бадминтона? Что если Зd’шники забыли про антресоли, давно не обновляли версию мира, код где-нибудь сменился и все.
И вот так включишь свет однажды – а ничего нет.
В качестве иллюстрации – фото на телефон литографии «Bond Of Union» М. К. Ешера с выставки в Палаццо Венеция в Риме. Да, имела удовольствие посетить, и даже альбом его купила.
