***
Сколько на свете городишек, где, кажется, ничего не происходит, а на самом деле может в любой момент случиться все что угодно!
В один из таких, с незапоминающимся топонимом не то Петровск, не то Сидоровск, меня отправили в командировку. Все из-за того, что кому-то из нашей редакции попалась на глаза заметка из «Поволжского вестника». В ней сообщалось, что местные школьники, лазая от нечего делать по подвалам, обнаружили пещеру, а в ней глубоководную мину. Надо сказать, ближайшее море от Сидоровска в семистах километрах, так что случай действительно странный.
Но ехать для этого из Москвы в какую-то дыру в мироздании? Хорошо, может, в другой раз я бы вдохновилась и меньшей ерундой, но в те дни я в принципе не могла ни на чем сосредоточиться и даже хотела попросить отгулы в счет накопившихся переработок.
Я была влюблена. И всего-то пара месяцев как мы познакомились, а я уже похудела от переживаний так, что пришлось купить для джинсов ремень. Впервые со времен пубертата моя талия сузилась до шестидесяти сантиметров. Это было бы не так уж плохо, если бы и грудь с бедрами не сравнялись с ней в объеме. Я попробовала взбодриться, обрезав косу и покрасившись в рыжий, но только напугала знакомую кассиршу в «Пятерочке».
Я была несчастна до того, что вечерами начала вязать шарф, чтобы хоть как-то отвлечься. И связала его уже метров пять в длину, потому что не умела закрывать петли.
Мне никогда еще никто не нравился так, как Эрик. До сих пор не могу сказать, что в нем было особенного, но я совершенно потеряла голову. Бывает, что человек так улыбнется одним уголком рта, или так расскажет о том, как курьер доставил утюг вместо пиццы, что ты потом целыми днями прокручиваешь в голове видео с этими воспоминаниями и чувствуешь при этом буквально счастье. А как он мило заикается на букве «м», а как он едва заметно прихрамывает!
И вот когда этот человек задержит на тебе взгляд, раз, другой, потом вы идете домой после работы, и оказывается, что он тебе роднее, чем мама и даже тетя Оля, и уже совершенно невозможно его потерять.
А я потеряла. Потеряла! Но зачем, зачем я оглянулась? Ведь Эрик же попросил.
И все. Он уволился, уехал, сменил симку. Исчез. Господи, ну что мне так понадобилось там рассмотреть?
Эта мысль не давала мне покоя, пока я тряслась в плацкарте до Сидоровска. Или Петровска. Я никак не могла запомнить. Но послать кроме меня, как обычно, было некого. Я ужасно страдала, что не могла взять с собой шарф, побоявшись запутаться в нем на верхней полке. Все же пять метров. А начать новое вязание мне не пришло в голову, потому что я ее, напоминаю, потеряла.
Потеряла до того, что даже о бабушкином перстне вспомнила только где-то под Пензой. Я всегда беру его с собой во все поездки. И вот, забыла!
Когда я вышла, наконец, на Сидоровской станции, уже темнело. Гугл показывал, что до гостиницы идти всего шесть минут. Но на третьей минуте у моего чемодана отвалилось колесо, и я еле сдержалась, чтобы не разрыдаться. Дело, конечно, было не в колесе, а в том, что моя жизнь рассыпается в моих руках, потому что я зачем-то оглянулась, и теперь ничего не исправить.
Здание гостиницы отлично подошло бы для морга или клиентов, не располагающих средствами на эвтаназию. Здесь все настраивало на удачные попытки суицида. Мертвые, может, и не нуждаются в архитектурных излишествах. Но я, наоборот, хотела бы вернуться к нормальной жизни, и четыре стены из серого кирпича с тремя рядами маленьких окон я восприняла как надругательство над моим горем.
Большую часть фойе, если так можно было назвать полутемную, придавленную потолком, комнату, занимал ресепшн, декорированный шпоном, судя по всему, еще при Брежневе. Рядом серебрилась хромированным покрытием вертушка, как на заводской проходной.
Из-за шпонированной стойки показалась пухленькая девушка в белой рубашке и желтом галстуке. Стойка была высокой, а девушка маленькой. Поэтому ей пришлось встать, иначе мне пришлось бы разговаривать с ее макушкой. К носу девушки крепились очки с толстыми линзами, причем правая была заклеена ватным диском. Я протянула паспорт.
Девушка посмотрела левым глазом в пыльный монитор и сказала мне, что мест нет.
— Господи, — взвыла я, — что значит нет? На меня еще вчера забронирован номер.
Девушка еще раз опустила взгляд видимого глаза на экран, пошевелила мышкой и пожала плечами.
— Все занято.
— Да где вы в вашей дыре нашли столько постояльцев-то?
— У нас сейчас проходит фестиваль народных хоров, — и она уселась с таким видом, будто нам больше не о чем разговаривать. — Всероссийский, между прочим.
Действительно, до фойе доносился неровный гул, который я не сразу заметила: что-то погромыхивало, будто в глубине гостиницы стучали штангой о стену. Где-то тренькала балалайка.
— Но у меня бронь!
Я взялась рыться в телефоне и нашла письмо, которое мне прислали после оплаты. Чтобы предъявить его, мне пришлось встать на цыпочки и свеситься через стойку.
Девушка подняла лицо и скосила глаз к экрану.
— Деньги мы вам вернем, на карту возврат в течение трех дней.
— Это просто безобразие. Зовите, кто у вас тут главный. Я перлась сюда из Москвы целый день, у меня договоренность с муниципалитетом и второй, будь она проклята, гимназией. У меня колесо от чемодана отвалилось! Как это, нет мест?
И то ли ей не хотелось увидеться с главным, то ли стало жалко моего колеса, а может, страшно за гимназию, но она снова встала, и в ее голосе появились виноватые нотки:
— Ладно, был тут один номер, триста седьмой. Я его бронировала для мальчиков из Нижнего Тагила, но поселила их в ваш.
— Что значит, поселили в мой?
Девушка покраснела.
— Я всего неделю работаю, думала, нашла последние места для тагильцев, не знала, что в триста седьмой нельзя. Вот, тут крестик стоит, но он маленький. Вас еще здесь не было, а мальчиков уже нужно было куда-то определить.
И она показала мне распечатанную таблицу, в которой рядом с цифрой «триста семь» действительно стоял красный знак умножения.
— Если устроит, я вас сюда заселю.
Меня это не устраивало. Но еще меньше меня устраивало ночевать на улице. Так что я согласилась. Крестик, так крестик.
